Скука — единственный яд, который может убить ведьму.
Такое солнце, что хочется бежать к людям. Все время хочется бежать к людям, я и бегу. Прибегаю, ступорозно молчу, вяло улыбаюсь, потом мы выпиваем, я говорю много вещей, которых не помню, жалуюсь, шучу, прижимаюсь. А людское тепло не долетает, всё никак не долетает до меня. Все самые лучшие слова, сказанные мне, сгорают послойно в моей атмосфере. Где-то внутри, в полной тишине, кто-то маленький, темный и пушистый неостановимо плачет горючими слезами, дрожит и дичится и не ест из рук. Шестнадцать дней мою любовь носят черти, они носят его на сплетенных беспёрых крыльях так далеко от меня. Они, не я, баюкают его и поют ему песни нездешними голосами. И свой золотой сон я смотрю без него, глотаю это солнце без него, давлюсь, конечно, но глотаю, обжигая губы. Я боюсь заходить в его комнату, боюсь, что его отсутствие облепит меня со всех сторон и беззвучно задушит. Моя любовь, моя одиночная камера, пыточная камера обскура, проецирующая дни счастья на темную сторону меня. Где-то внутри, в мягких стенах, кто-то маленький, темный и пушистый разрывается в крике, как выдранная из земли мандрагора; Боже, ему так больно, что у меня трясутся руки.
Шестнадцать ночей черти стелют тебе шелковые постели за горами, за лесами, за чужими городами, дуют в уши, шепчутся, ластятся, путают волосы. А мои ладони горят, мне так нужно сжимать ими твою голову, упиваясь насмерть тем, что ты живой, моргаешь, дышишь, просто дышишь рядом. Как жаль, что я не могу сказать этого по телефону, а просто тупо мычу: когда?.. И еще: приезжай скорее. Мой дар речи, дивный Божий дар мне изменяет. Ах как бы дождаться, как бы попасть в те края, где ждет нас наш берег зеленого моря. Когда мы туда попадем, то первые сто лет будем просто кататься колбаской, обнявшись, вжимая друг друга в мокрый песок, от радости встречи. Как смешно жить мою и твою жизнь бок о бок, предвкушая эту встречу и мучаясь несовпадениями. Как смешно, что десять лет подряд я так пристально и так непостижимо. И чем дальше ты от меня, тем отчетливей я тебя вижу: наскальная живопись на внутренних сводах черепа, освещенная горячечным факелом моей любви.
Почему-то в последние дни я могу есть только помидоры, только эти кровавые плоды. Наверное, мне не хватает крови, мои русла пересохли, мое дыхание горчит от сигарет. Лучший способ ожидания - это писать тебе бесконечные письма, которых ты не получишь. Шестнадцать раз твое солнце всходило на четыре часа раньше, чем мое, а мое садилось на четыре часа позже. Сто двадцать восемь часов темноты - время чертей, что носят тебя за пазухой, хохоча и раскачивая. Но я дождусь. Я всегда дожидаюсь.
Шестнадцать ночей черти стелют тебе шелковые постели за горами, за лесами, за чужими городами, дуют в уши, шепчутся, ластятся, путают волосы. А мои ладони горят, мне так нужно сжимать ими твою голову, упиваясь насмерть тем, что ты живой, моргаешь, дышишь, просто дышишь рядом. Как жаль, что я не могу сказать этого по телефону, а просто тупо мычу: когда?.. И еще: приезжай скорее. Мой дар речи, дивный Божий дар мне изменяет. Ах как бы дождаться, как бы попасть в те края, где ждет нас наш берег зеленого моря. Когда мы туда попадем, то первые сто лет будем просто кататься колбаской, обнявшись, вжимая друг друга в мокрый песок, от радости встречи. Как смешно жить мою и твою жизнь бок о бок, предвкушая эту встречу и мучаясь несовпадениями. Как смешно, что десять лет подряд я так пристально и так непостижимо. И чем дальше ты от меня, тем отчетливей я тебя вижу: наскальная живопись на внутренних сводах черепа, освещенная горячечным факелом моей любви.
Почему-то в последние дни я могу есть только помидоры, только эти кровавые плоды. Наверное, мне не хватает крови, мои русла пересохли, мое дыхание горчит от сигарет. Лучший способ ожидания - это писать тебе бесконечные письма, которых ты не получишь. Шестнадцать раз твое солнце всходило на четыре часа раньше, чем мое, а мое садилось на четыре часа позже. Сто двадцать восемь часов темноты - время чертей, что носят тебя за пазухой, хохоча и раскачивая. Но я дождусь. Я всегда дожидаюсь.